Евгений СИДНЕВ
1968-2009
ПРОСТИ, НЕМНОГО С ОПОЗДАНИЕМ, НО...
В последний раз, когда мы выпивали с тобой, сидя на бордюре у Павелецкого вокзала, я получил у тебя разрешение написать об эпизоде, с которого началось наше знакомство. Ты плохо его помнил - и твоя осторожность опередила доверие ко мне, но когда я напомнил - заулыбался...
В первые дни своей студенческой жизни я был в крайней нужде, одним-единственным продуктом у меня был присланный из дома "армянский" кофе. И я употреблял его с утра до вечера, чтобы заглушить чувство голода. Твоя дверь была напротив кухни. В очередной раз с почерневшей, помятой алюминиевой джезвой в руках я выходил из кухни, когда дверь твоя открылась и появился ты - с осторожным, каким-то опасливым видом. Я приехал с опозданием и ещё не со всеми был знаком. И с тобой пока не был знаком, знал только, что ты из "наших". Спросил: "Кофе выпьешь?" Ты не смог отказать. "Налей",- сказал, хотя по тебе было видно, что не очень-то и хочешь - или не доверяешь, кто знает... И добавил: "Я Женя. Женя Сиднев".
Через два дня, когда я нёс в комнату очередное своё "блюдо" - полную джезву, ты снова вышел мне навстречу и в ответ на "Кофе будешь?" сказал: "Спасибо, у меня пока есть, ещё с того дня остался". Мой удивлённый взгляд, наверное, подсказал, что ты делаешь что-то не так,- и ты виновато улыбнулся. Потом только, в моей комнате, ты понял, что восточный кофе непохож на знакомый тебе растворимый, что оставшуюся гущу не заливают кипятком,- и признался, что действительно из кофе, которым я угощал, вкусной была только первая чашка - и ещё та, которую ты пил в этот момент.
Во время обсуждения ты был моим "оппонентом", и многие ждали, что ты, по своему обыкновению, не оставишь от моих стихов камня на камне; но когда прозвучало твоё: "Правильный нигилизм",- стало понятно, что вместо того, чтобы не оставлять камня на камне, ты кладёшь камень на камень - и строишь стену похвалы... такого больше, кого бы ни обсуждали, не повторилось, и мы - и я, и ты,- разрушили воздушные стены очень многих...
Но всё равно ты так и остался закрытым, отшельником и одиночкой. За спиной у тебя зримо проступали тёмные страницы твоего прошлого, у которых так и не хватило силы затуманить свет твоей души.
Ты и не скрывал, что был причастен к тёмным делам, был их участником, но...
Бог милостив - и простил, наверное, поскольку ты выбрал лучший вариант покаяния: писать, исповедоваться в писании своём, ибо Писание не стерпело бы лжи. Неделями, запершись в комнате, ты писал - в прямом смысле этого слова, ценой жизни: ты перенёс инфаркт из-за своего затворничества и недоедания. Но ты не отступал и писал.
То, что в прошлом ты был богат и успешен, не было тайной, но ты не за этим приехал в Москву. Всё продав, раздарив, ты приехал в Литературный институт имени Горького писать - и таким образом выяснить отношения со своим прошлым...
Хотя мы и были на поэтическом семинаре, но ты писал роман. Потом стало более-менее ясно, что ты собой представляешь, и понятно, что пишешь ты, чтоб получить прощение, а не только чтобы прославиться. Мы знали, кто истинный адресат твоего 600-страничного покаяния, и не обижались на то, что ты почти никому из нас не давал его прочесть, только отдельные отрывки, да и то редким людям.
Наверное, Бог простил тебя - и, как знак этого, восстановилось состояние твоего здоровья; но ты сам не мог простить себя, постоянно делал туманные намёки о своих тёмных делах...
Во время окончания, когда мы расставались, я подарил тебе свою Библию, приблизительно процитировав: "Если место, очищенное от грязи, не наполнить добром, то в этом месте зло устроит себе нору глубже прежней…" Ты помнил мои слова...
На презентацию моей книги ты пришёл в роскошной широкополой шляпе и сказал: "Руд, из всего моего бывшего имущества я оставил себе только это, для своих самых торжественных случаев. Она куплена на честно заработанные. Вчера я вдруг понял, что должен надеть её сегодня, на презентацию твоей книги".
После окончания мы ещё больше сблизились, хотя и виделись два-три раза в год, когда я приезжал в Москву. Ты много раз повторял, что многого ждёшь от меня в литературе. Я верил в искренность твоих слов, поскольку ты говорил, отбросив писательские амбиции. Ты повторил это и в тот день, у Павелецкого вокзала, когда сказал: "Давай по-нашему, по-ЛИТовски..." Рядом с двумя бомжами, нормально одетые, но сидя на бордюре, мы пили отборное французское вино, ели отличный шоколад, и приблизившиеся менты не знали, подойти к нам или нет, с кем они имеют дело - с бомжами или психами. Мы их хорошенько разыграли - и, показав удостоверения, объяснили, кто мы, почему пьём в общественном месте (нарушая закон) это дорогое вино, в цену ящика водки, к тому же сидя на бордюре... А ты тогда, не знаю почему, снова вспомнил мои слова, сказанные тебе во время окончания...
Потом ты сказал, что хочешь помочь мне. Я сказал, что не нуждаюсь в этом, но ты меня оборвал: "Знаю, но тогда у тебя ничего не было, только кофе, но ты, не задумываясь, поделился со мной... Сейчас я работаю помаленьку, мою бутылки и клею этикетки. Но ты не отказывай, это самое малое, что я могу сделать,- а тебе лишними не будут, ты вдали от дома…"
Женя, ты обещал приехать ко мне в гости. Знал, что первым приедет Саша, потом Марина, Вова... Саша приехал в этом году.
Потом позвонил...
Сказали, что ты не оставил записки - оставив нас в неизвестности. Хлопнул дверью и вышел. Но перед чьим лицом был этот хлопок - нашим, этого мира, Бога?.. Почему ты вмешался в дела Бога?..
Я на самом деле не знаю, кого прощает Бог, кого он скорее примет: того, кто грешит и вместо раскаяния ищет себе оправдания,- или того, кто, сознавая непростительность совершённого, берёт на себя величайший грех перед жизнью. Действительно не знаю - и не могу вмешиваться в дела Бога; знаю просто, что ты отчаялся и, наверное, потерял веру и в Него...
У нас в ушах теперь грохот захлопнувшейся двери, перед глазами - пустой и тёмный дверной проём, который висит и раскачивается на какой-то проклятой верёвке...
Геворг ГИЛАНЦ (Рудик),
выпускник ВЛК, член Союзов российских писателей и писателей Армении
Евгений СИДНЕВ
(Ваня ВЯТСКИЙ)
***
Всё может быть. И смилуются боги.
Простят грехи, взамен ничто не взяв,
И будут целовать церковные пороги
Все грешники, прощение приняв.
И вдруг заговорят старинные иконы,
Устав смотреть на дьявольский обряд -
Как, попирая жизнь и Божии законы,
Венчаются на царство пятнадцать дьяволят.
Бессмертная звезда по имени Надежда
Прожжёт лучом все траурные годы
И позовёт домой своим сияньем нежным
От вечной нищеты сбежавшие народы.
Безбожникам-ворам, не ведающим срама,
Звезда укажет путь к священным куполам.
И станет всякий дом покаявшимся храмом,
И будет домом каждый Божий храм.
И высохнут от слёз раскисшие дороги.
По ним вернутся беглые сыны.
И верные берёзки-недотроги
Их встретят на обочинах страны.
И Божья благодать опять на Русь вернётся,
В сердца вселяя веру и любовь.
И больше никогда на плаху не прольётся
Вином отчаянья отравленная кровь.
Всё это может быть. Богам молитесь, люди.
Ведь так порой изменчива судьба,
И в этой жизни жизнь ещё, быть может, будет.
Придёт для счастья время. А пока...
...Пришла весна - назойливая сваха.
Она опять - царица гиблых мест.
Но за кленовых северных монахов
Не выдать ей берёзовых невест!
***
Здравствуй, бедная старушка,
Сердцу милый человек!
Не маши потёртой клюшкой
На бездушный чёрный век.
Ты его не испугаешь.
Я теперь тобой горжусь;
Вижу, ты неплохо знаешь
Обезумевшую Русь.
Не ругай меня, бабуся.
Я не гордый имярек.
Пред тобою откуплюсь я
За татарский свой набег.
Гиблым делом я не маюсь:
Не антихрист, не злодей.
Я стихами размягчаю
Души чёрствые людей.
Шёл я мимо. Встретил Осень.
В ней любимую признал.
И обманом, будто в гости,
Заманил на сеновал.
Там и ночку коротали.
И до свадебной зари
Счастье в косы заплетали
Мы соломенной любви.
Запах клеверного стога
Напоил меня в дугу.
Я пожить хочу немного
В редком грушевом саду.
Ох, скандалить ты здорова.
Были б силы - убежал.
Не буди свою корову,
Я её не обижал.
От души ей сена бросил.
Говоришь: жизнь - не халва.
За долги бурёнку просит
Кредиторская братва.
На рогатую подружку
Ты, ягуся, не пеняй.
Это я, почти что с кружку,
Слил молочный урожай.
Жаль мне добрую скотину.
Ты не режь её пока.
Не осыпятся под зиму
В рыжих яблоках бока.
Будут петь в церковном хоре
На мои стихи псалмы.
Мне на Пасху медной хвори
Дьяк отсыплет за труды.
Купим новую корову.
Будет сказочный подъём.
Как за пазухой Христовой,
Мы по-райски заживём.
Но сомненье сердце гложет:
Может, я уже в Раю?
Поразительно похожа
Ты на матушку мою!