Александр МАТВЕИЧЕВ

Красноярск

      Александр Васильевич Матвеичев родился 9 января 1933 года в д. Букени, Татарстан. Окончил Казанское суворовское и Рязанское пехотное училища. Офицером служил в Китае и Прибалтике — командовал пулемётным и стрелковым взводами. После демобилизации окончил Красноярский политехнический институт по специальности «инженер-электромеханик». Совершил карьеру от рядового до главного инженера научно-производственного объединения и директора предприятия. Работал переводчиком с испанского и английского языков. Более двух лет провёл на Кубе — проектировал автоматику и электроснабжение на никелевом комбинате. В прошлом депутат, помощник депутатов Госдумы и Законодательного собрания края, председатель и сопредседатель нескольких общественных объединений. Президент Английского литературного клуба при Красноярской краевой библиотеке. Почётный председатель «Кадетского собрания Красноярья». Пишет с детства. Первые публикации рассказов датируются 1959 годом. Автор более десятка опубликованных книг поэзии и прозы. Регулярно печатается в журналах, альманахах, коллективных сборниках, антологиях. Состоял корреспондентом в различных изданиях. Член Союза российских писателей. Первый заместитель председателя правления Красноярской общественной организации «Писатели Сибири».

В ПОИСКАХ СОБОРА ПАРИЖСКОЙ БОГОМАТЕРИ

Из повести «Казанское суворовское глазами Бидвина»

     Капитана Коняева мы звали Косой Саженью. И не потому, что плечи его были действительно весьма широки, а за то, что край левого плеча богатыря превышал аналогичную отметку правого примерно на полметра. Была ли эта аномалия результатом искривления позвоночника или боевого ранения — мы таким вопросом не задавались.
     Капитан сильно шепелявил — к моему удовлетворению, гораздо сильнее, чем я. При этом имел пристрастье выражаться пышным языком старинных манускриптов или киношных полководцев вроде Суворова, Кутузова, Петра Великого, Александра Невского: «Кто к нам с мешом придёт, от меша и погибнет!..»
      И это немудрено — он преподавал нам историю. А настоящий историк должен быть в какой-то степени артистом, уметь легко перевоплощаться в героев старины глубокой, чтобы аудитория не дремала, а могла почувствовать дух эпохи...
     Вот высокий, тяжеловесный капитан бочком протискивается в класс с рулоном пыльных карт под мышкой, классным журналом в руке и кладёт их на преподавательский стол. Вытянув губы в тонкую нить, близоруко прищуриваясь и часто моргая светлыми глазами, он строго косится на нас, выслушивает доклад дежурного по отделению. Затем подчёркнуто молодцевато и довольно смешно поворачивается к нам лицом, прищёлкнув каблуками. И мы в очередной раз убеждаемся, что историк — действительно Косая Сажень. Делает многозначительную паузу, а мы ждём с повышенным интересом, поскольку обращение его к нам каждый раз оригинально.
— Ждравштвуйте, орлы! — восклицает он тоном великого полководца на военном параде, выпятив грудь и высоко задрав тяжёлый подбородок.
— Здравья желаем, товарищ капитан! — гаркаем мы в ответ во все свои двадцать пять мальчишеских глоток.
     Капитан вслушивается в наш ответ с видом начинающего глохнуть меломана.
— Плохо ответили! Недружно! Повторим ешшо раш. Ждравштвуйте, юные шуворовшы!
     Мы надрываемся почти восторженно и садимся за парты с повышенным тонусом. Читать учебник при этом не следует: капитан или сразу вызовет ослушника — и рассчитывать на удовлетворительную оценку несчастному будет почти невозможно,— или заставит стоять нарушителя до тех пор, пока не начнёт сам объяснение нового урока...
     Сегодня первым Коняев вызвал Эдика Голованова — Шушару, носатого плоскогрудого кадета, отчаянного курильщика, на редкость неспособного к гуманитарным наукам, обязанного своим прозвищем собственному носу и крысе Шушаре из сказки Алексея Толстого «Золотой ключик». Язык Эдика самые обычные мысли превращал в какие-то замысловатые формулы, разгадать которые вряд ли смогут потомки. Впрочем, его выдающиеся высказывания никто не стенографировал.
     Шушара после вызова поднимался за партой медленно и сутуло, словно ожидая удара по загривку.
— Как вы вштаёте, Голованов? Нужно вштавать молодшом. Вы будушший офишер, шуворовеш Голованов. Шадитешь!..
     И едва Эдик прикасался своим острым задом к сидению, как следовала команда:
— Шуворовеш Голованов, к дошке!
— Я!!! — садясь и тут же подскакивая с места и что есть силы щёлкнув откидной крышкой парты, благим матом кричит Шушара.
     А его румпель, то есть нос, привычно поворачивается к соседу по парте, Сёме Кушниру, и глаза выражают немую и страстную мольбу: подскажи!..
     Капитан заранее начинает заметно нервничать, словно в свои молодые лета — во время патрулирования ночных улиц города Бугуруслана в Гражданскую войну. Сейчас он будет медленно пытать Голованова, чтобы выведать у него тайны далёких времён. И хотя он, Косая Сажень, преподаёт историю много лет, от мудрого Шушары он узнаёт о, казалось бы, известных событиях такие сведения, что невольно кровь приливает к серому утомлённому лицу преподавателя, и он, как нередко бывало, на какое-то время теряет дар речи.
— Рашкажите нам, шуворовеш Голованов, о культуре Киевшкой Руши.
     Голованов смотрит в класс пустыми глазами, и мы узнаём от него, что Киевская Русь была культурной державой.
— Какие памятники того далёкого и шлавного времени вы шнаете, вошпитанник Голованов?
     Капитан ходит перед классом с грозной миной, заложив руки за спину. Иногда он останавливается рядом с Шушарой и смотрит на него сверху вниз, будто старается разглядеть сквозь головановский череп тугой и таинственный ход его мысли. А стоит Коняеву отвернуться, как шея у Эдика вытягивается на добрых тридцать сантиметров, и он старается по движению Семёновых губ уловить хотя бы одно слово и тут же брякнуть его механически, не анализируя смысла. Однако Сёма-Грач действует очень осторожно: за подсказку следует немедленное возмездие от капитана в виде двойки. А двойку у историка исправить трудно. Она может стоять и неделю, и другую и угнетать душу, как смертный грех.
— Собор в Киеве есть,— выдавливает наконец из своего мозгового нутра Эдик, расшифровав Семёнову информацию, поданную движением его увесистых губ.
— Какой шобор? — по всей строгости науки спрашивает Коняев.
      Семён снова выразительно двигает губами, и Эдик автоматически повторяет за ним:
— Собор Парижской Богоматери.
     И в очередной раз капитан Коняев расширил свой кругозор!..
     Мы хохочем. А громче всех — Семён Кушнир, предавший товарища, который регулярно давал списывать ему домашние задания и решал за него контрольные работы по математике. По части точных наук Грач был дуб дубом.
     А сейчас он победно оглядывает класс, ожидая одобрения своему остроумию...
— Ну и дурак же ты, Шушара! — удивляется Семён, когда Эдик подавленно садится рядом с ним, увенчанный очередной двойкой.
— За что двойка, товарищ капитан? — не обращая внимания на Семёна, вислоносого Грача, нахально выкрикивает Голованов, обречённый на лишение увольнения, по крайней мере, на эту неделю.
     А он — казанский, его ждут дома. И вдруг так трагически рушатся его надежды на пополнение запасов курева и спичек, столь необходимых для его молодого растущего организма.
— Молшите, Голованов! — в благородном негодовании обрывает его Коняев.— Штыдно! Вы у вшех нас только отняли время. Мне трудно уложитьшя из-за ваш в урок. Я вам никогда не говорил, што Шобор Паришшкой Богоматери находитшя в Киеве. Никогда, шуворовеш Голованов!..
     И капитан, сосредоточенно поморгав глазами, начинает рассказ новой темы с какой-нибудь пышной, велеречивой фразы... А то иногда вспомнит о прошлом, о Гражданской войне: «Когда я, молодой крашноармееш в дырявой шинели и ш наганом в моей шильной руке, гонялшя жа бандитами в уральском городе Бугурушлане…»
     И мы шли вслед за капитаном из дальнего прошлого в наши дни. А он то с гневом, то с любовью повествовал нам об исторических событиях, как будто сам был непосредственным участником любого из них. Ах, как он, помнится, разносил «жележного Бишмарка»!..
     У капитана Коняева имелась пухлая записная книжка — своеобразная пименовская летопись, куда он, как это делал до него старший лейтенант Марков, заносил дату и не понравившиеся ему наши изречения и поступки. Проходило много времени, и вдруг он грозил пальцем и говорил: «Я помню, шуворовеш Матвеишев, как вы ешшо два месяца назад нагрубили мне…»
      От такого злопамятства у меня холодела душа и тоскливо сосало под ложечкой... Да, научил нас капитан Коняев Родину любить!