Виктор Платонович НЕКРАСОВ
(1911 — 1987)
Виктор Платонович Некрасов родился в Киеве, в семье врача. Учился на архитектурном факультете Киевского строительного института и в театральной студии. С 1941 по1944 годы был на фронте. Член партии с 1944 года. Первой же своей повестью «В окопах Сталинграда» (1946) писатель добился исключительно большого успеха (Сталинская премия 2-й степени за 1946 год). В 1973 году из-за либеральных высказываний был исключён из партии, а в 1974 году при обыске у него были изъяты все рукописи. В том же году уехал за границу и поселился в Париже. С 1975 по 1982 годы был главным редактором журнала «Континент». Награждён французским орденом Почётного легиона. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
СЕНЬКА
(фрагмент)
В первой половине дня Сенька кое-как ещё держал себя в руках, но когда после небольшого перерыва самолёты стали заходить не только со стороны солнца, а сразу со всех четырёх сторон, он почувствовал, что больше не может. Тело дрожало мелкой противной дрожью, и, если он чуть-чуть ослаблял челюсти, зубы начинали стучать друг о друга совсем так, как это было, когда он болел малярией. В животе что-то замирало. Во рту было сухо и горько от табачного дыма. Утром у него был ещё полный мешочек табаку, сейчас осталась одна пыль — трёхдневную норму он искурил за полдня.
«На две штуки осталось, — подумал Сенька, насыпая смешавшуюся с хлебными крошками пыль на бумажку, — а потом…»
Но он так и не успел додумать, что случится потом. Целая куча («Штук сто», — мелькнуло у Сеньки в голове) самолётов с красными лапами стали пикировать прямо на него. Он выронил мешочек, бумажку, засунул голову меж колен, стиснул зубы и, крепко зажмурив глаза, сидел так, пока не прекратились взрывы. Потом осторожно приоткрыл глаза и высунул голову из щели. Сквозь несущийся куда-то влево дым мелькнуло чёрное крыло самолёта с чёрным крестом. Сенька опять закрыл глаза. Но ничего не случилось. Самолёт улетел.
«Господи Боже мой… Да что же это такое… Господи Боже мой…»
Сенька стал искать бумажку, потом мешочек с табаком, потом скрутил цигарку, но пальцы дрожали, табак рассыпался, и цигарка получилась тоненькая и жалкая.
Мимо прополз Титков — пулемётчик второго взвода. Лицо у него было всё мокрое, с прилипшей ко лбу и щекам землёй. Правая рука болталась, как тряпка, и волочилась по земле. Он на минутку задержался у Сенькиной щели, затянулся его цигаркой и пополз дальше.
«Отвоевался», — подумал Сенька, и ему сразу представилось, как Шура-санинструкторша перевязывает Титкову руку, как трясётся он на подводе в медсанбат, как лежит там на соломе.
Над рощей опять появились самолёты. Проходившие мимо Сенькиной щели какие-то бойцы, увидав самолёты, рассыпались во все стороны. Кто-то тяжёлый и горячий вскочил прямо на Сеньку и прижал его к земле.
Бомбы рвались долго, совсем рядом, а когда перестали рваться, Сенька попытался разогнуться. Но тяжёлое лежало на нём и не хотело сползать. Сенька выругался, но тяжёлое всё лежало. Он упёрся руками в землю и свалил тяжёлое в сторону. Здоровенный боец в расстёгнутой, совершенно мокрой от пота гимнастёрке лежал рядом и смотрел на Сеньку остановившимися, немигающими глазами.
Сеньке стало страшно.
Вчера, когда они на машинах ехали на передовую, он видел только лошадей — вздутых, с раскоряченными ногами лошадей, валявшихся на дороге. Людей, вероятно, убрали. А вот этот лежал совсем рядом, большой, тёплый ещё… И рука за голову закинута.
Мимо щели один за другим, обвешанные минами и котелками, согнувшись, волоча за собой пулемёты, перебегали бойцы. Самолёты делали второй заход.
«Опять, сволочи…»
Грохот укатился куда-то в сторону. Густая, удушливая пыль стелилась по земле. Ничего не было видно — ни неба, ни рощи, — ничего, только тускло поблёскивал затылок винтовки на бруствере. Сенька со злобой посмотрел на неё.
«Палка», — подумал он и протянул к винтовке руку.
Он не принимал никакого решения, он просто снял винтовку с бруствера, зажал её меж колен, взвёл курок, положил руку на дуло, зажмурил глаза и нажал крючок.
Он не услыхал выстрела. Что-то сильно толкнуло и обожгло ладонь. И сразу всё тело охватила слабость. Пальцы беспомощно повисли. Тоненькими ручейками по ним текла кровь и капала на штанину. Большое красное пятно расплывалось по колену.
Кто-то крикнул над самым ухом:
— Какого чёрта стреляешь, дурья голова!
Сенька поднял голову. Перед ним сидел командир взвода. Сенька безразлично посмотрел на него, потом на руку, потом опять на него. Лейтенант, кажется, что-то кричал, но Сенька ничего не слышал. Он смотрел на серое от пыли, небритое лицо, видел, как шевелятся губы, блестят злые, колючие глаза, но слов не слышал. Он знал только одно: сейчас он вылезет из этой щели и пойдёт туда, назад, к речке, где нет самолётов, нет этого бойца с остановившимися глазами, нет всего этого… И он сидел и слушал и ничего не говорил, а потом, — он даже не помнит, лейтенант ли ему приказал или сам так решил, — напялил скатку, затянул и перекинул через плечо мешок и, опёршись о винтовку, вылез из щели. Боли в руке не чувствовал никакой.
Откуда-то появился младший сержант — Сенька забыл его фамилию. Сидел тут же на корточках.
— Отведёшь его к командиру роты, а потом в медсанбат…
Младший сержант что-то ответил и ткнул Сеньку в бок прикладом автомата.
— Пошли…
И они пошли — он и младший сержант.
Командира роты не застали, а заместитель по строевой приказал прямо в медсанбат вести — там уж знают, что с такими делать.
— Пристрелил бы на месте, да патрона жалко…
Только когда они отошли шагов на сто, содержание этой фразы дошло до Сенькиного мозга. Он обернулся, но лейтенанта уже не было. Они пошли дальше. Впереди маячили телеграфные столбы с оборванными проводами.