Вениамин ЗИКУНОВ
СПИ И НЕ КАШЛЯЙ, РОМКА…
1.
Ромка Дыкин помер на рассвете, когда догорала заря и уходила за горизонт
последняя ночная звезда. Лицо его было обращено к окну, и в потускневших
глазах навсегда замерло блёклое небо.
Обнаружил покойного его сменщик по кочегарке, долговязый Федька Юров. Он
зашёл предупредить о том, что полетел насос и по случаю его поломки и
весеннего потепления начальник лесопункта Андрей Петрович Кузин разрешил
полностью завершить отопительный сезон. Открыв рывком скрипучую грязную
дверь, Федька, согнувшись в три погибели, вошёл в барак.
- Ромка, встрень человека... Что лежишь? - весело крикнул он и присел к
столу, на котором в беспорядке валялись засохшие корки хлеба, луковая
шелуха и порожняя водочная бутылка...
Ромка молчал... Федька подозрительно посмотрел на неподвижно лежащего
напарника, и сердце его тревожно ёкнуло. Он подспудно, нутром, осознал,
что Ромка мёртв: дыхания не было слышно, а сам он отяжелел, железисто
вдавился телом в койку. Живые люди легче весом и так не спят...
- Ты что, окочурился? - тревожно спросил Федька и, подойдя к Роману,
положил свою грязную, изъеденную угольной пылью ладонь на его лоб. Лоб
был холодный, как ледяная глыбка, и лип к ладони, словно кто-то облил
его ненароком конторским клеем.
- Мать честная...
Федька жалостливо сморщился, печально матюгнулся и поспешно вышел из
барака...
Ромка Дыкин жил в ничейной, барачного типа, засыпушке, неизвестно кем
построенной на краю лесопункта Майский.
Откуда Дыкин появился в здешних лесных местах, никто не ведал, потому
что не было у местного люда дурной привычки интересоваться биографическими
данными своих ветреных сограждан. По весне невзрачных, "изжёванных" крутой
жизнью и водкой мужичков приезжало много. Они шумно вываливались из
теплохода, базлали, словно мокрые вороны, и, если у кого ещё оставались
в заначке деньги, хищно врывались в магазин за вином. Погуляв ещё
два-три дня, они рассасывались по "чёрным" работам: кто сучкорубом,
кто на сортировку леса, а наиболее крепкие телом шли на сплав, - а по
осени, получив расчёт, исчезали из памяти вместе с последним журавлиным
клином. Но Ромка Дыкин никуда не уезжал и несколько зим подряд обитал
в Майском, кочегарил и, как положено в его бичёвском звании, беспробудно
пил с аванса и получки...
С кочегарской должности Ромку не гнали по уважительным причинам: после
запоя он работал не щадя себя, ночевал и дневал в грязной котельной. Он
и внешне превращался в кусок угля: брось случайно в топку, и высококалорийно
сгорит Дыкин, за свой счёт добавит чуточку тепла в батареях. Когда работал
Ромка, его сменщики откровенно и нагло "сачковали", занимались своими
домашними делами и наведывались в кочегарку урывками, чтобы напилить дров
да подсобить ему в подвозке угля поближе к топке...
И вот, ни с того ни с сего, взял да и помер Ромка Дыкин, никого не предупредив
об этом своём интересном решении, взял и поставил точку на своей нескладной
жизни.
Федька Юров постоял на покосившемся крыльце засыпухи, чихнул от яркости солнца,
почесал пятернёй затылок.
- Дрит те... Надо хоронить мужика, не оставишь же его тухнуть, как дохлую
крысу, - справедливо решил он и, расхлябисто перебрасывая тощие ноги через
весенние лужи, двинулся к трёхцветному российскому флагу, что лениво трепыхался
над зданием местной администрации.
Коршун лениво кружился над лесопунктом Майским, всматривался в оттаявшие
огороды, где в буртах почерневшей прошлогодней ботвы обитали мыши. Над
посёлком размашисто зависло белое облако; оно закрыло солнце, и на его
закрайках вспыхнул солнечный луч и беззвучно погас, как жизнь Ромки Дыкина.
Федька Юров, не вытаскивая рук из карманов штанов, носком кирзового сапога
распахнул дверь бывшего сельсовета, а теперь, по-новому, администрации, и
оказался в кабинете блондинистой и голубоглазой сельской "головы" Галины
Ивановны.
Он с минуту молчком полюбовался её привлекательной внешностью и без
приглашения сел на стул.
- Так сказать, Галина Ивановна, жизнь - копейка. Сегодня - на ногах,
завтра - жмурки... Ромка Дыкин приказал долго жить...
- Какой Ромка Дыкин?.. Что-то не припомню такого...
- Ничего себе, - искренне удивился Федька. - Он что, не учтён нынешней
властью? Ромка пять лет уже как живёт на краю села. В засыпухе, что сразу
же за пекарней... Похоронить бы надо Ромку. Я слышал, что деньги на
похороны положены... Указ, говорят, есть президента на гробовое пособие…
Галина Ивановна вежливо улыбнулась, её лицо стало ещё добрее и привлекательнее,
на щеках заиграли молодые ямочки. Она достала из ящика стола какую-то папку,
долго её перелистывала, потом резко захлопнула и твёрдо сказала:
- Нет у нас в лесопункте никаких Дыкиных...
- Что же это делается на свете, не понимаю. Букашек - и тех учитывают, а
здесь человек, - поморщился Федька.
- Не могу быть полезной...
Федька побледнел, поднялся всей своей тощей костистой фигурой над Галиной
Ивановной, протяжно и зло завыл:
- Мымра... Робеешь посодействовать покойному... А на вид как будто ничего.
В темноте и пощупать не грех...
Галина Ивановна нервно ударила маленьким розовым кулачком по столу:
- Ты с кем разговариваешь? Я тебя сейчас сдам участковому.
Федька выскочил из кабинета, крепко и зло хлопнув дверью.
Туча проплыла над Майским, освободила солнце, и оно играло лучами в лужах,
как будто пыталось в них раствориться. В мире всё просыпалось и оживало
после долгой и холодной зимы. Федьке вдруг стало страшно за себя, за людей,
за всех, кто ещё пытался жить на этой красивой и печальной земле.
"Опухли мы все от бездушия. Что коровий котях для нас, что человек - одна
цена", - думал Федька, и на душе у него было муторно и кисло, как с
тяжелейшего похмелья, и очень не хотелось жить...
Он зашёл в столярку, чтобы заказать гроб для покойного. Рыжебородый столяр
Пётр Иванович Бузыкин сочувственно выслушал печальный рассказ Федьки.
- Оно, конечно, человека не бросишь, как собаку, на помойку. Сколотить бы
надо "квартерку". Да вот незадача: мне на сторону запрет даден работать.
Решение нужно. Гумажечку от начальника лесопункта. А сколотить можно...
Я как понимаю, за работу мне платить никто не будет?
- Какая плата? Сам понимаешь: не оставил Ромка наследства.
Контора лесопункта стояла на песчаном берегу реки, которая несла неспешно
свои коричневые воды до самого батюшки Енисея.
Начальник лесопункта Андрей Петрович Кузин, коренастый, крепкий мужик,
стоял у окна и смотрел на реку. Он обернулся на скрип двери; увидев
входящего в кабинет Федьку Юрова, посерьёзнел, насупился, строго спросил:
- Чего тебе?
- Помощи вашей надо, Андрей Петрович. Ромка Дыкин, который кочегар,
окочурился. Похоронить бы надо. Деньжат бы как-то выделить...
- Одним бичом меньше, - пробурчал начальник лесопункта. - Не проиграл,
а выиграл от кончины. Но денег на похороны я выделить не властен. Его в
списках рабочих лесопункта нет. Без трудовой я его принимал, по одному
заявлению. В жизни-то он существовал, а по документам - его как бы не
было. Если прикажу выделить денег, то любой самый завалящий ревизор
обвинит в нарушении финансовой дисциплины. Пусть ему гроб Бузыкин
бесплатно сделает, о могиле я побеспокоюсь: прикажу, чтобы выкопали.
А так больше ничем помочь не могу...
Федьке стало легче на душе. Он не ожидал такого сочувствия от прижимистого,
считающего каждую копейку, каждый кубометр начальника лесопункта.
- И на этом спасибо. Все там будем...
- Это так... Заберёт, когда приспичит, земля и нас, - тяжело вздохнул
начальник лесопункта. - Пусть памятник какой-нибудь сварганит Бузыкин.
Пирамидку там со звёздочкой или крест... и передай ему, пусть не трогает
фондовые доски. Найдёт что-нибудь из старья. Невелика цаца…
2.
На похороны Ромки Дыкина пришло семь свободных от работы мужиков лесопункта
Майский - в основном его прижизненные собутыльники. Ромка уже сутки покоился
в прежней позе на своём грязном лежбище, но только не смотрел, как раньше,
отрешённым и тусклым взглядом в небо, а лежал с закрытыми глазами: кто-то
догадался прикрыть ему веки.
Привезли некрашеный гроб, грубо сколоченный из старых неструганых досок.
Мужики установили его на двух табуретках рядом с покойным, а когда стали
"переселять" одеревеневшее тело кочегара на "новую квартерку", то гроб
оказался мал для Ромки.
Столяр Бузыкин, который тоже пришёл на похороны, смущённо матюгнулся:
- Вытягивает смертушка человека... А ить небольшим был ростом, ниже меня.
А я делал гроб по своему росту, и смотри-ка, что получилось...
- Засунем, - успокоил его Федька Юров.
Он взял с приступки печки старые, чёрные от угольной пыли валенки Ромки,
с трудом согнул застывшие ноги Дыкина, положил валенки под колени...
- Додумался, - засмеялся столяр Бузыкин.
Ромка лежал в гробу как живой: лицо его стало ровным, расправились морщины.
Казалось, что вот-вот он встанет и скажет осипшим от водки и курева голосом:
"Ну, чего вы?"
На лбу покойного остался чёрный угольный след; наверное, ненароком, ещё при
жизни, задел он грязную рукоятку лопаты да забыл умыться. Федька Юров нашёл
зашорканное полотенце, смачно плюнул на него, стирая с лица Ромки угольный
"шрам".
- Пусть чистым предстанет перед Богом!
- К Богу его не пустят. Грехов много, - справедливо засомневался Бузыкин...
- Как знать... На земле не в авторитете жил, так, может, там, на небе,
авторитет ему будет...
По русскому обычаю нужно бы попрощаться с покойным, постоять у изголовья,
поплакать да попричитать, смахнуть настоящие или понарошечные слёзы. Но
кто будет плакать о Дыкине? Кто? Вороны разве... Жил он на лесопункте
Майский без ласки и любви и ушёл тихо, словно упало в мох старое, трухлявое
дерево…
Перед тем как вынести гроб с телом на улицу и загрузить в кузов машины,
которую выделил на часок начальник лесопункта Андрей Петрович, мужики
распили заранее приготовленную бутылку водки, заговорили, заколобродили.
Федька Юров, занюхивая водку сухой корочкой хлеба, поинтересовался:
- Интересно, хоть одна баба от Ромки родила? Может быть, у него где-то дети есть?
- Навряд ли, - засомневался столяр Бузыкин. - Надо одно дело делать: или
пить, или баб любить. А Дыкин ничем, кроме совковой лопаты да бормотухи,
не интересовался...
Набросили на гроб крышку, сколоченную из подгнивших досок, вогнали обухом
топора заранее наживлённые гвозди, навсегда "надели" на Ромку Дыкина
деревянную одежду...
- Спи и не кашляй, Ромка, - сказал с грустью Федька Юров...
Хотели мужики уже нести гроб в машину, но спохватился Бузыкин, остановил:
- На памятнике нет никакой надписи или заметы - нужно оформить как положено,
чтобы люди добрые знали, кто покоится в земле. Ты, Федька, давно с ним
работаешь, должен знать, как его величать и с какого он года рождения...
Федька фыркнул:
- Я те что, паспортный стол? Надо поискать, может быть, где биографические
документы лежат...
Но сколько ни рылись мужики по закуткам засыпухи, не нашли ни одной бумажки,
только под мятой грязной подушкой в целлофановом кулёчке обнаружили они
небольшую фотографию светлоглазой женщины. На обороте карандашом было
написано одно слово: "Надюшка".
- Внушительная женщина, - внимательно рассматривая снимок, сказал Федька
Юров.
- Кем она, интересно, ему приходилась?
- Сестру под подушку не прячут. Эта женщина в цене была в душе Дыкина, -
сказал авторитетно столяр Бузыкин и, вырвав фотографию из рук Федьки,
засунул её в щель крышки гроба. - Пусть лежат совместно. На двоих земля
легче давит...
Мужики густо окружили гроб, вынесли его на улицу, как деревянный чурбак,
задвинули в открытый кузов. В кабине прислонили памятник-пирамидку, на
которой химическим карандашом криво было выведено: "Гражданин свободной
России Роман Дыкин. Умер 24 марта 1994 года".
На песчаном бугре кладбища было тихо и сухо. Вся окрестность пропиталась
жёлтым солнечным светом, а от предкладбищенских берёз исходил загадочный
запах сырости и просыпающегося молодого листа...
Мужики на верёвках опустили торопливо гроб в могилу, забросали её тяжёлой
песчаной землёй. А когда поставили в изголовье памятник-пирамидку, расселись
рядом на чьей-то безымянной заросшей могилке, вытащили из сумки стаканы и
водку: пили без закуски долго, охотно...
Ближе к закату солнца вороньё перепуганно поднялось с притаёжных оттаявших
полей и закружилось над кладбищем. Резкий вороний грай заполнил окрестности,
и неслышны были из-за него маты и крики мужиков. Перебрав за упокой души
Ромки Дыкина, мужики непонятно зачем подрались, но быстро протрезвились в
пустой драке, спустив, как говорится, клокочущий душевный "пар", утихомирились,
обнялись, как братья, и шаткой неровной шеренгой двинулись к магазину,
чтобы добавить внутреннего градуса, а там опять - на драку или на участкового...
На кладбище в сиротливости остался могильный холмик над Романом Дыкиным.
Могилка была истоптана и растерзана мужицкими сапогами,а деревянный
памятник с гордой надписью "Гражданин свободной России Роман Дыкин"
покосился, словно Пизанская башня. Но не придут к этой "башне" люди,
потому что жил человек, и никто не понял - зачем; прожил грешный как
смог на этой грешной земле...
Дивногорск,
1995